Что украинцы слышат от политиков и что видят на улицах

В Брюсселе и других европейских столицах сегодня спорят о мире для Украины. После начала нового раунда контактов между Вашингтоном и Москвой руководство ЕС и отдельных стран снова повторяет знакомые формулы: нельзя позволить России закрепить захваты силой, нельзя поддаваться на «быстрый мир», который подорвет безопасность всего континента. Глава европейской дипломатии Кая Каллас предупреждает, что поспешное соглашение будет опасным и для Украины, и для Европы, а любые уступки Кремлю станут сигналом другим авторитарным режимам.

В этой риторике много разговоров о принципах и прецедентах. Европа рассуждает о том, какие границы могут быть изменены, насколько глубоко в украинскую оборону зашел российский фронт, какую конфигурацию безопасности выдержит НАТО. Но почти не говорит о том, как выглядит эта же война изнутри Украины, для людей, чьи права и свободы официально объявлены тем самым, что Европа якобы защищает вместе с Киевом.

С середины 2024 года и особенно в 2025 году мобилизация в Украине все больше выносится на улицы. Видеоролики, которые распространяются в соцсетях, показывают одно и то же: на остановках, у торговых центров и в жилых кварталах людей призывного возраста останавливают группы мужчин, иногда в военной форме, иногда в гражданской одежде без каких-либо знаков различия. Кто-то из них предъявляет удостоверение и зачитывает повестку, кто-то просто силой заталкивает человека в микроавтобус. Споры о том, является ли это «задержанием» или «доставкой», давно перестали быть теоретическими — для тех, кого таким образом увозят, разницы нет.

Формально правовое поле устроено иначе. Территориальные центры комплектования и социальной поддержки — новая система военкоматов — отвечают за учет, вызов и оформление, но не за силовой контроль над гражданами. Право фактического задержания и привода законом отведено полиции, а не сотрудникам ТЦК. После первых громких скандалов вокруг мобилизационных рейдов парламент и правительство уточнили правила. Новый закон о мобилизации ужесточил ответственность за уклонение, ввел цифровой учет, расширил полномочия ТЦК. Параллельно Министерство обороны объявило курс на «прозрачность»: с 2024 года в законе закреплена обязанность проводить видеофиксацию проверок документов, а с 1 сентября 2025 года сотрудники ТЦК должны работать с нагрудными камерами и записывать все взаимодействия при вручении повесток. В официальных заявлениях это объясняли необходимостью защитить права как граждан, так и самих военных, и снять почву для манипуляций.

На бумаге мобилизация описана как набор процедур с понятными гарантиями: сотрудник ТЦК должен представиться, пояснить основание проверки, уведомить о видеозаписи, действовать в правовом поле, а если нужно кого-то доставить в центр — привлечь полицию. На практике между этими правилами и тем, что видят люди — пропасть. Украинский омбудсман Дмитрий Лубинец регулярно сообщает о росте числа жалоб на нарушения при мобилизации. В 2024 году его офис получил несколько тысяч обращений по поводу действий сотрудников ТЦК; в 2025-м за одни только первые месяцы — уже тысячи новых. Десятки военных привлечены к дисциплинарной и уголовной ответственности, некоторые громкие эпизоды расследуются отдельно. Правозащитные организации и уполномоченные по правам военнослужащих предлагают вывести сотрудников ТЦК с улиц и передать силовое сопровождение полиции, которая хотя бы теоретически встроена в более привычные процедуры задержаний.

Сами военные утверждают, что значительная часть видеороликов о «охоте на людей» — фейки или агрессивный монтаж, который используют российские информационные операции. И действительно, некоторые сюжеты оказываются вырванными из контекста или сознательно драматизированными. Но это не отменяет того, что у людей накоплен собственный опыт. Для тех, кто живет в больших городах на востоке и в центре страны, мобилизация — это не абстрактный закон, а регулярные встречи с представителями ТЦК и патрулями, от которых мало кто ощущает привычную защищенность, связанную с государственными институтами.

На этом фоне особенно заметным оказывается контраст с тем, как реагируют западные общества на схожие по визуальному ряду сцены у себя дома. Рейды ICE на юге Калифорнии при администрации Дональда Трампа стали темой не одного репортажа, а целой серии слушаний и публикаций. На заседаниях в Конгрессе в Лос-Анджелесе лидеры сообществ и жители подробно рассказывают о травме и страхе после задержаний, о том, как операции ударили по иммигрантам и затронули даже граждан США. Демократы требуют постоянного надзора за миграционной службой и расследования конкретных эпизодов: кто именно отдал приказ, были ли превышены полномочия, насколько законно обращались с задержанными. В публичном обсуждении здесь на первом плане не только соблюдение процедур, но и психологические последствия для людей, оказавшихся под прицелом силовых структур.

Похожим образом обсуждается развертывание Национальной гвардии. После стрельбы у Белого дома Трамп направляет в Вашингтон дополнительные подразделения, формально — для сдерживания роста преступности. Почти сразу же начинается спор о законности такого решения: суд оспаривает правовые основания миссии, юристы и правозащитники ставят вопрос о том, не ведет ли длительное присутствие военных в столице к избыточной милитаризации городской жизни. Здесь снова речь идет не только о безопасности, но и о том, как постоянное присутствие людей в форме и с оружием влияет на ощущение нормальности у жителей.

В обеих историях внимание политиков и медиа фокусируется на двух измерениях одновременно — правовом и эмоциональном. Обсуждают, не нарушены ли права задержанных, и одновременно фиксируют их травму, страх, ощущение, что государство зашло слишком далеко. В украинском случае другая комбинация. Психологическое состояние общества, уже несколько лет живущего под регулярными российскими обстрелами, и дополнительное давление от уличной мобилизации практически никогда не становится отдельной темой в западной дискуссии о войне. Внешний разговор почти всегда ведется в терминах геополитики и безопасности, тогда как то, как эта война переживается людьми — от страха ракетных ударов до страха оказаться в микроавтобусе ТЦК, — остается на периферии внимания.

Это молчание особенно заметно на фоне того, как быстро меняются настроения внутри Украины. В 2022 году, в первый год полномасштабного вторжения, большинство опросов показывали почти зеркальную картину: подавляющая часть общества выступала за продолжение борьбы до победы, а сторонники немедленных переговоров оставались меньшинством. Летом 2025 года Gallup зафиксировал обратное соотношение: около двух третей украинцев в опросе высказались за то, чтобы война завершилась через переговоры как можно скорее, и лишь примерно четверть — за продолжение боевых действий до военной победы.

При этом поддержка Европейского союза как долгосрочной цели никуда не исчезла: опросы Киевского международного института социологии и других центров показывают устойчивое большинство в пользу интеграции в ЕС и НАТО. Во многих регионах одновременно сочетаются вера в европейское будущее и желание, чтобы боевые действия прекратились как можно скорее. Важно и то, что значительная часть украинцев, согласно исследованиям, по-прежнему отвергает идеи «мира на условиях России» — уступки территорий и официальное признание захватов не воспринимаются как приемлемая цена. Запрос на переговоры — это не автоматическое согласие на капитуляцию, а скорее реакция на усталость и ощущение, что нынешняя конфигурация войны не приносит обещанного результата.

Но для повседневной жизни человека, который боится оказаться в том самом микроавтобусе, эти нюансы международной дипломатии вторичны. Европейские лидеры говорят, что Украина сражается за свободу и демократию. В украинской политической речи это тоже повторяется — как пояснение, почему стоит выдержать еще один этап мобилизации, еще одну волну ударов по энергетике, еще один год неопределенности. Однако в практическом опыте многих граждан свобода и демократия ассоциируются в первую очередь не с институциями, а с тем, как государство к ним обращается: как чиновник разговаривает в ТЦК, кто имеет право останавливать на улице, насколько легко обжаловать решение о годности или незаконном задержании.

Когда между этими двумя реальностями — высокими декларациями и повседневным опытом — возникает слишком большая дистанция, доверие начинает проседать. Для части украинцев мобилизация в ее нынешнем виде становится символом того, что государство воюет за абстрактные ценности, не всегда готовое применять их к собственным гражданам. Для части европейских политиков и обществ эта тема остается неудобной: признавая жесткость мобилизации, им пришлось бы расширить разговор о поддержке Украины за пределы поставок оружия и финансовой помощи, затронув вопросы, которые традиционно относят к «внутренним делам» союзника.

Отсюда и риск, который редко проговаривают напрямую в европейских дебатах. Если Европа продолжит говорить о недопустимости «быстрого мира» и необходимости сопротивляться давлению Вашингтона, но не начнет всерьез обсуждать, как выглядит продолжение этой войны для украинского общества, она рискует получить поколение украинцев с очень двойственным отношением к европейской политике. С одной стороны, — благодарность за поддержку и понимание, что без европейских денег и вооружений сопротивление России было бы невозможно. С другой — память о том, что в те годы, когда их самих могли насильно затолкать в автобус неизвестные люди без опознавательных знаков, европейская речь о правах и свободах оставалась в стороне.

Вопрос не в том, должна ли Украина продолжать сопротивление агрессии, и не в том, есть ли у Европы моральное право опасаться «плохого мира». Речь о другом: может ли война, которую с обеих сторон границы описывают как борьбу за демократию, в реальности вести к вымыванию доверия к демократическим институтам. Ответ на него во многом зависит от того, останется ли для европейских столиц поддержка Украины в узком смысле — как набор санкций и пакетов вооружений, — или станет включать более сложный, но неизбежный разговор о том, как именно эта война проживается внутри страны, которую Европа называет своим ключевым партнером.