Семьи пропавших больше не приходят в некрополь Наджа десятками, как прежде, в надежде найти останки близких и хоть какое-то утешение.
В первые дни после свержения Башара Асада в декабре люди шли туда, нередко с лопатами, намереваясь вскрывать массовое захоронение, где под холмами перевернутой земли лежали безымянные тела. Но со временем стало ясно, что в мешках для тел они обнаружат лишь кости и не смогут установить, кому они принадлежат, и поиски прекратились.
За почти 14 лет гражданской войны десятки тысяч сирийцев, считавшихся противниками режима Асада, были задержаны прежними властями и исчезли; многие, по данным правозащитников, были казнены или погибли под пытками. Сотни, а возможно, и тысячи таких людей, предположительно, были поспешно захоронены в Наджа, на окраине Дамаска.
Для родственников, которые годами жили в мучительном неведении, судьба пропавших остается незаживающей раной.
По данным официальных лиц, в Сирии уже обнаружено не менее 60 массовых захоронений, и новые продолжают находить регулярно. Но установление личностей погибших — лишь часть более большой и сложной задачи для нового руководства страны, которое пытается обеспечить хотя бы минимальную ответственность и справедливость за военные преступления, совершенные при режиме Асада.
Халед аль-Миштовли, 36 лет, был среди тех, кто пришел в Наджа вскоре после свержения Асада. Он загибает пальцы, перечисляя пропавших родственников: трое братьев, отец, трое двоюродных братьев и две тети.
По словам аль-Миштовли, он уверен, что его родственники оказались в том захоронении, поскольку исчезли неподалеку от своих домов.
Он лишь сетует, что те, кто убивал людей и сбрасывал их тела в траншеи, «хотя бы складывали бы рядом с ними удостоверения личности». Тогда, говорит он, «семьи хотя бы знали бы, где они».
Халед аль-Миштовли и его мать Сурия держат фотографию его отца Касима. Несколько членов их семьи пропали во время гражданской войны в Сирии.
Иногда он все еще возвращается на кладбище. Во время праздничных дней Ид, когда мусульмане навещают могилы близких, он тоже приходил.
Он и многие другие, оказавшиеся в подобной ситуации, добиваются от властей и международных организаций начала, как предупреждают чиновники, долгого и кропотливого процесса эксгумации и идентификации тел.
Однако у нового правительства нет достаточных знаний и судебно-медицинских возможностей для этой работы, и ему потребуется помощь международных структур.
Министр по чрезвычайным ситуациям и управлению последствиями катастроф Раед аль-Салех, ссылаясь на данные правозащитных организаций, заявил, что порядка 140 000 сирийцев все еще числятся пропавшими без вести.
Масштаб возможных преступлений режима Асада стал понятнее год назад, когда тюрьмы были захвачены повстанцами, стремительно продвигавшимися по стране. Камеры были распахнуты, и, по данным Сирийской сети по правам человека, на свободу вышли свыше 24 000 заключенных.
Безымянные захоронения на кладбище Наджа.
Но семьи пропавших рассчитывали найти гораздо больше.
В некоторых тюрьмах родственники и спасатели неделями ломали бетонные полы, полагая, что под ними скрыты подвалы, где могут находиться дополнительные узники.
Ничего не обнаружили.
Стало ясно, что пропавшие, вероятно, лежат в массовых могилах.
По словам аль-Миштовли, его родные начали исчезать в городе Сайида Зейнаб, пригороде Дамаска, в 2013 году — по дороге домой с работы или по бытовым делам. Он считает, что их, всех суннитов, забрали проправительственные шиитские формирования, расквартированные в том районе.
В 2018 году исчез его отец. К тому моменту без следа пропали уже девять членов семьи.
«Мы обращаемся ко всем — к международным организациям, к ООН, ко всем, кто способен эксгумировать тела и установить личности погибших», — сказал аль-Миштовли.
«Процесс очень долгий: он начался лишь сейчас, но, к сожалению, растянется на многие годы», — сказала Зейна Шахла, представитель сирийской комиссии по делам пропавших, созданной новым правительством.
Эман Заарур раскапывает учебную могилу в рамках тренировки.
По ее словам, комиссия рассчитывает на поддержку международных организаций, чтобы сформировать технические и судебно-медицинские компетенции, включая создание лабораторий ДНК.
В одно летнее утро на территории пожарной части в Дамаске группа новобранцев начинала свой первый день практики под руководством двоих инструкторов из Гватемальского фонда судебной антропологии. Эта организация использует опыт, полученный при поиске жертв гражданской войны в Гватемале, которая длилась 36 лет, чтобы обучать команды по всему миру.
Гватемальские специалисты заранее закопали в пустом участке земли восемь пластиковых скелетов. Сирийские слушатели обследовали местность, обращая внимание на неровности или изменение цвета грунта — возможные признаки захоронений.
Тридцатилетняя фармацевт из Дамаска Марва Тата легонько постучала ногой по участку земли на краю площадки.
«Здесь может быть массовое захоронение», — сказала она, защищая лицо от солнца солнцезащитными очками, шляпой и маской, закрепленной поверх платка черно-желтой лентой, какой ограждают места преступлений.
Она делала пометки в блокноте с надписью на обложке «Оставь прошлое там, где ему место».
«Как думаешь, на какой глубине их тут закопали?» — спросила Эман Заарур, 26-летняя уроженка Алеппо.
Заарур рассказала, что изучала химию в университете и во время войны работала с гуманитарными организациями вокруг Алеппо. Услышав о наборе на курс, она сразу записалась.
Для нее, как и для многих других, это имеет личный смысл.
Двое ее родственников все еще пропавшие. Один, по ее словам, был застрелен на линии фронта в Алеппо, после чего солдаты режима забрали тело.
«Я хотела участвовать в этом, чтобы сначала помочь своей семье, затем друзьям, а потом всей Сирии», — сказала Заарур.
Во время подготовки новобранцы учились искать признаки того, что могло произойти с жертвами, — навыки, которые понадобятся им при осмотре и сборе доказательств в реальных захоронениях.
Они копали несколько часов, прежде чем начали обнаруживать закопанные пластиковые черепа. Инструкторы подчеркивали: работать нужно методично, чтобы не повредить возможные улики, которые могут понадобиться в будущих судебных делах.
В большой яме, которую помогала рыть Заарур, они аккуратно убирали землю ручной лопаткой и кистью, открывая все новые части муляжа черепа.
«Кажется, его связали, правда?» — сказала она, медленно сметая землю и открывая металлическую проволоку, обмотанную вокруг ткани.
Тридцатипятилетний юрист из Алеппо Ахмад аль-Хандума заметил у пластиковой модели пакет.
«Думаю, его еще и заткнули», — сказал он.
Как отметила Карла Кинтана, возглавляющая Независимый институт ООН по делам пропавших в Сирии, прежде ООН и другие международные структуры сами брались за эксгумацию массовых захоронений, а не обучали местные команды. Но это создавало проблему: работа обычно продолжалась дольше, чем международное присутствие.
«Мировое сообщество должно помочь сирийским властям сначала создать инфраструктуру и обучить людей, которые в будущем смогут делать это самостоятельно, — сказала Кинтана. — Искать пропавших нелегко и небыстро. Это процесс, и он требует времени».