Сергей дома

Сначала был путь обратно. После обмена — короткий допрос у спецслужб, затем реабилитация в киевском санатории. Психологи спрашивали о плене и говорили привычные вещи: не пугаться, если эмоции начнут меняться. «Сначала я не замечал за собой ничего странного, но потом понял, что у меня начались проблемы с памятью, — сказал он. — Все же надеюсь, что станет лучше». Летом Сергей, оставаясь на действительной службе, сел в автобус и на тридцать дней уехал домой, в Тростянец. Возвращение вышло тихим: в июне его не встречали на вокзале, о свободе близкие узнали в тот же день, когда он пересек границу.

Дом тоже изменился. В кухне, где когда-то все длилось дольше — чай, разговоры, обычный свет — теперь чаще молчание. «Мы представляли, что будем сидеть за столом и разговаривать часами, когда он вернется, — говорит сестра Анна. — Но все оказалось иначе». Она помнит прошлое: «Он был очень веселый, улыбчивый, открытый». Теперь он «общителен, но часто уходит в свои мысли, иногда грустный. Смотришь на него и спрашиваешь: “Сергей, почему ты такой печальный?” А он отвечает: “Просто думаю”». В эти минуты, добавляет Анна, брат «не с нами».

Из Тростянца до тюремной двери — три года и немного больше. В Мариуполе он служил механиком в 36-й бригаде: город уже был окружен, попытка прорыва сорвалась, и 12 апреля 2022 года их взяли в плен. Дальше — этапы, конвои, камеры, режим. Его били почти ежедневно, лишали сна, кормили плохо. Когда охранник ударил по голове, ухо деформировалось, в рану попала инфекция. «Я пытался не терять надежду, думал: ну ладно, в этом месяце меня отпустят. Если нет — переносил ожидание на следующий», — вспоминает он. Передышку давали редкие допуски к книгам — он проглатывал том за томом, любыми, какие удавалось достать. Иногда охрана устраивала шахматы или футбол: победителям перепадали лишние пайки. Главное событие — прибытие новых узников: «Информация от них была как живое телевидение: “Расскажите, что там в Украине? Какие новости?”».

За колючей проволокой он пытался не отпускать дом. Однажды в камеру попал военный, который до плена проезжал через Тростянец, — «сказал, что все в порядке». Сергей признался: больше всего боялся, что отец решит мстить и пойдет на фронт. Мать Светлана работает на железнодорожной станции, отец Игорь развозит почту; дорога часто ведет к самой границе и дальше, к линии огня. Город за эти годы менялся: сгоревшие многоэтажки перекрасили, у вокзала начали ремонт кольца, а ночи стали тревожнее — российские дроны все чаще появлялись над крышами и иногда падали, взрываясь на улицах.

День освобождения вышел каким-то пустым. В Чернигове, близ границы, его взгляд поймали другие глаза — родственники пленных. Они показывали фотографии и спрашивали, не видел ли он их близких. «Они все смотрели на меня с надеждой», — говорит Сергей. Это чувство — тяжесть возвращения — осталось с ним и дома: почему вернулся он, а не те, чьих имен он так и не узнал.

Теперь он снова учится жить ритмом мирных дней. Утренние тренировки в школьном спортзале, редкие рыбалки с теми, кто остался, племянник в доме, где все еще пахнет краской после ремонта. Хлопок двери заставляет его дергаться — память тела опережает мысль. Снятся не пытки, а бои за Мариуполь; про плен он говорит мало — и, кажется, многое не помнит или не хочет вспоминать. «Я виню себя и нашу армию за то, что этот прорыв не состоялся», — признается он. Что дальше — непонятно: возможно, он вернется в строй; возможно, воспользуется правом уехать за границу, которое имеют бывшие военнопленные.

Мать знает лишь малую часть. Он рассказал ей про одно воспоминание, к которому возвращался в камере. «Он сказал мне, что из окна видел реку, — говорит Светлана. — Говорил: “Я смотрел в ночное небо, а там почти не было звезд. И думал, какой же красивый Тростянец, где все небо усыпано звездами”». Этого пока достаточно. Остальное — позже, когда память перестанет сбоить, а слова найдут дорогу.