Путин вышел из дипломатической изоляции

Нынешние встречи в Китае особенно выразительно смотрятся на фоне саммита «двадцатки» больше чем десятилетней давности в Брисбене. Тогда, во время первой российско-украинской войны, западным лидерам удалось распространить дистанцирование от Путина и на незападных участников.

Предвидя прохладный прием, по пути в Брисбен Путин сделал остановку в Китае на саммите АТЭС и демонстративно, «по-семейному», накинул шаль на плечи супруги Си Цзиньпина Пэн Лиюань (та корректно ее сняла). Но на самом саммите атмосфера оказалась далека от домашней: российского лидера избегали не только на Западе — сам Си предпочитал проводить время рядом с Бараком Обамой. В 2014-м российская пресса тоже публиковала фото Путина с теми, кого позже назовут лидерами «глобального большинства», но по факту он был изолирован: на «семейном фото» стоял у края первого ряда, а уехал, не дождавшись финальных заявлений и документов.

Свою роль сыграла и жесткая линия Белого дома. Обама сознательно держался в стороне, не вел кулуарных разговоров и сумел убедить многих участников воздержаться от неформального общения с Путиным. Для многих из них шоком были и агрессивное изменение границ, и гибель гражданского самолета от боевой ракеты — не только для Запада, но и для стран Глобального Юга.

На фоне Брисбена нынешнее положение Путина выглядит как дипломатический реванш. Все та же война в Украине, но уже в более открытой и жестокой форме — и при этом совершенно иной международный антураж. Вместо поспешного отъезда, как в 2014-м, — беспрецедентные четыре дня визита. Фотографии с лидерами «глобального большинства» перестали быть формальностью, а контакты — осторожными жестами. Для Путина это стало своего рода компенсацией за унижение прошлого.

Главная причина перемены — действия нынешнего президента США. Встреча на Аляске, независимо от первоначального замысла, дала Путину то, в чем Обама отказал после начала первой войны: легитимность полноценного международного общения. Красная дорожка и демонстративное гостеприимство в Анкоридже поставили лидеров Глобального Юга в положение, где им оставалось лишь соревноваться с Трампом в демонстрации дружелюбия.

Отсутствие американского президента на юбилейном параде в Азии, где США традиционно считали себя главным победителем и где это обычно не оспаривалось, стало еще одним аргументом для Кремля. Москва получила возможность заявлять: настоящая изоляция касается Запада, а центр мировой политики и экономики сместился на Юг и Восток вместе с «глобальным большинством».

Ситуацию усугубил и сам Трамп. Его комментарий прозвучал в обиженно-назидательном ключе: вместо поздравления Китаю с годовщиной окончания войны он скорее напоминал, что именно США внесли решающий вклад и не позволят «украсть» у них победу. Финальная реплика — «передайте привет Путину и Киму», якобы «сговаривающимся» против него в Пекине, — выглядела как фраза подростка, которого не пригласили на день рождения признанного лидера компании или школьной красавицы. Этот выпад только подчеркнул шаткость позиции Трампа — то ли отказавшегося участвовать в согласованном формате, то ли не получившего приглашения.

До недавнего времени интонации вроде «мир недооценивает наши заслуги» или «вы еще пожалеете, что нас не приняли» были характерны именно для Путина и его окружения. Теперь подобные нотки слышны и в словах Дональда Трампа. При этом для российского лидера китайская поездка сложилась почти идеально: юбилейный, 25-й саммит ШОС и годовщина окончания Второй мировой — Великой Победы, которая превратилась в главный скреп нынешней российской идеологии, фактическую замену Октябрьской революции для СССР.

Сама ШОС не является любимым детищем ни для Си, ни для Путина. Организацию оформил Цзян Цзэминь, представитель «шанхайского клана», с которым у Си были непростые отношения — в итоге он разгромил их наследников и вытеснил из руководства. Для Путина появление ШОС пришлось на период относительной слабости и России, и его лично: в этой конструкции ведущее место занял Китай, а сам факт, что структура базируется в Китае и носит «шанхайское» имя, подчеркивает асимметрию.

Москва пыталась смягчить дисбаланс, приглашая новых участников, но организация так и не доказала эффективность даже там, где речь шла о прямых интересах членов — будь то индо-пакистанский кризис или недавняя краткая воздушная война между Израилем и Ираном. Для Путина важнее другое: в ШОС нет западных стран, а саммит в Тяньцзине логично перетек в юбилейные торжества по случаю окончания Второй мировой. Там он выстраивает собственный нарратив, вытесняя западных союзников даже на «восточной сцене памяти».

Юбилей в Азии без западного присутствия не только искажал исторический баланс, но и закреплял кремлевскую трактовку Второй мировой. Для российской, а отчасти и мировой аудитории кадры из Тяньцзиня и Пекина стали продолжением фотографий Путина с Аляски — и в этом ракурсе анкориджские снимки играли против Трампа. Становилось очевиднее: встреча в Анкоридже была не жестом доброй воли со стороны Путина, а подтверждением того, что без него международные вопросы не решаются. Зато Путин и его союзники способны обойтись без Трампа — в том числе на празднике, имеющем прямое отношение к США. Для Трампа, чье представление о национальной истории опирается на войны, лидеров и победы, такое игнорирование особенно болезненно.

Личная встреча — один из ключевых ресурсов американских президентов; теперь видно, что в Анкоридже этот инструмент потратили впустую, если не добились обратного результата.

Для США не ново проводить в отношении авторитарных лидеров более мягкую линию, чем Европа. Вашингтон традиционно нес куда большую практическую ответственность за глобальную безопасность, что служило оправданием меньшей принципиальности. За сорок лет правления Франсиско Франко ни один европейский демократический лидер с ним не встречался, тогда как Испанию посещали два президента США — Дуайт Эйзенхауэр и Ричард Никсон. Их визиты не сводились к символике: соглашение Эйзенхауэра включило Испанию в западную систему безопасности и вынудило режим принять новые экономические правила, приблизив конец диктатуры; визит Никсона укрепил позиции преемника Франко и помог мирному демонтажу режима.

Ничего подобного не случилось в случае с Аляской. Трамп растратил дипломатический капитал без ощутимого эффекта и не повлиял на поведение Путина. Более того, он пришел на встречу с требованием немедленного прекращения огня, а вышел без этого условия — по сути, приблизившись к позиции Кремля.

Теперь и в Кремле, и в Белом доме делают вид, что движутся к всеобъемлющему мирному соглашению. Но для России этот процесс изначально задуман как параллельный боевым действиям. Более того, предполагаемое соглашение должно охватывать не только российско-украинскую, но и общеевропейскую и даже глобальную повестку, что позволяет Москве при необходимости бесконечно затягивать переговоры, продолжая войну в Украине.

Уступчивое согласие на «скоро возможную» встречу с Зеленским ради завершения войны, которое Трамп пытался выдать за дипломатическую победу, быстро обнулили сначала Лавров, а затем и сам Путин. Формула привычна: «я не против, но, во-первых, время еще не пришло, а во-вторых, Зеленскому нужно сперва разобраться с собственной легитимностью».

Уже после парадных фото из Пекина Путин выступил с пространной псевдоюридической лекцией о том, что вопрос легитимности украинского президента якобы зашел в конституционный тупик, из которого нет законного выхода. Для Трампа такие заявления унизительны: в отличие от предшественников он никогда не ставил под сомнение легитимность самого Путина — давно превышающего любые разумные сроки пребывания у власти — и не отказывался от встреч с ним под предлогом отсутствия достаточной подготовки или документов.

По сути, Трамп пошел на неподготовленные переговоры ради видимости прорыва, а Путин, в аналогичной ситуации, демонстративно отказался. Москва и не подумала «отблагодарить» хозяина аляскинской встречи: российские обстрелы украинских городов не ослабли, а участились и ужесточились.

Ни это, ни тональность из Вашингтона не повлияли ни на прием Путина в Китае, ни на его риторику оттуда. Постоянные надежды, будто Си или Моди передадут Кремлю некий «сигнал» от Трампа, который заставит Россию изменить курс и перестать раскачивать мировой порядок, так и остались без подтверждений.

После Тяньцзиня и Пекина стало ясно: главное оправдание сближения Трампа с Путиным оказалось иллюзией. Ему не удалось, как некогда Никсону, рассорить Москву и Пекин или хотя бы ослабить их союз. На этой надежде строились бесчисленные версии о «мягкости во имя стратегической цели»: будто уступки России будут разобщать ее с Китаем.

Но контекст другой. Перед визитом Никсона к Мао Китай и СССР уже были конкурентами и открыто конфликтовали. Сегодня ничего подобного нет: связка Москвы и Пекина выглядит монолитной. В этих условиях уступка России автоматически становится уступкой и Китаю. Судя по раздраженным комментариям Трампа, он и сам это понимает.

Фактически Трамп не отдалил Россию от Китая, а сблизился с ними обоими — изменил позицию по прекращению огня в Украине, отложил вопрос санкций, ослабив саму угрозу их применения, которая теперь не вызывает доверия и давно учтена рынками.

Парадокс в том, что вместе с этим сближением Трамп оказался и дальше от обоих. Его отсутствие на юбилее победы в Пекине выглядит показательным: если бы он действительно добился прогресса в выстраивании линии Москва—Вашингтон против Пекина, логично было бы продолжить движение там, где российско-китайское партнерство проявлялось максимально сильно. Закреплять оказалось нечего.

Тем временем связка Путин—Си заметно прочнее, чем гипотетическая связка Путин—Трамп. Потенциальный визит американского президента в Китай, где по случаю юбилея ШОС уже находился Путин, выглядел бы не самостоятельным шагом, а фактическим выездом на встречу с их тандему.

Президент Трамп не только передал свой дипломатический актив Путину — в этом процессе он утратил еще одно важное достижение американской политики последних лет: сближение с Индией.

Союз крупнейших демократий мира долго казался естественным лишь на бумаге. Индия традиционно оставалась ближе к Москве, а Вашингтон делал ставку на Пакистан, часто скатывавшийся в авторитаризм. В начале XXI века ситуация начала меняться: Нью-Дели и Вашингтон укрепили партнерство, а на фоне растущего альянса Москвы и Пекина Индия стала слабым звеном незападных конструкций — именно поэтому США видели в ней перспективного союзника.

Поначалу Трамп поддерживал эту линию: уже в феврале 2025 года одним из первых зарубежных гостей в Белом доме стал Нарендра Моди — визит совпал с громким телефонным разговором нового президента США с Путиным. Тогда это выглядело как попытка быстро запустить стратегию сдерживания Китая.

Но уже через полгода результат оказался противоположным. На саммите БРИКС в Казани летом 2024 года Путин сумел посадить за один стол Моди и Си. А после того как Трамп ввел 50-процентные пошлины против Индии — 25% за торговый дисбаланс и еще 25% за закупку российской нефти, вступившие в силу 27 августа, — Моди почти сразу оказался в Китае после семилетнего перерыва и публично демонстрировал теплые отношения с Си. Рядом улыбались Путин и Ким.

Это не означает, что Индия рвет связи с США и примыкает к лагерю автократий. Скорее, Дели закрепляет удобную стратегию: балансировать между Вашингтоном и незападными форматами вроде БРИКС, используя конкуренцию сторон в собственных интересах. В этом смысле Индия действует так, как могла бы действовать Россия, если бы не вторжение в Украину. Но миф о «большом союзе демократий против Китая» можно считать развеянным.

Даже парижский саммит союзников Украины с участием Зеленского 4 сентября не смог перетянуть внимание на себя: впечатляющие кадры из Тяньцзиня и Пекина и реальное сближение Пекина и Дели затмили все остальное. На этом фоне в тень ушла даже свежая публичная близость в треугольнике Китай — Россия — Северная Корея.

На пекинских торжествах присутствовали и условные «перебежчики» из западного лагеря — Виктор Орбан и Роберт Фицо. Но представить лидеров Глобального Юга на европейских встречах в поддержку Украины сегодня невозможно: если дистанцируются сами США, зачем это нужно им? Показательно, что Москва, неизменно ищущая «нацистское прошлое» у критически настроенных к ней европейских стран, никак не комментирует участие в параде лидеров государств, действительно воевавших на стороне побежденных.

Можно, конечно, заметить, что ни реальная эффективность ШОС, ни практический экономический, военный или политический результат торжеств не выглядят значительными. Но детали вроде асимметричной отмены виз Китаем для россиян — без взаимного шага Москвы, которая пока «изучает вопрос», — выглядят щедрым подарком. Для России это символично: в визовых переговорах она традиционно настаивает на взаимности. А для граждан, отрезанных от привычных западных маршрутов, это решение имеет прямое и позитивное значение.

В дипломатии важен не только конечный результат, но и создаваемая картинка. Такие многосторонние мероприятия работают на впечатление, которое должно закрепиться в глазах остального мира.

Единственной возможностью уравновесить этот эффект остается ноябрьская «двадцатка» в Йоханнесбурге. Поедет ли туда Путин, вопрос открыт: действует ордер Гаагского суда, строгая судебная система Южной Африки и риски безопасности. С начала вторжения в Украину он старается избегать перелетов над международными водами и несоюзными странами.

Однако независимо от того, появится ли Путин в ЮАР или останется дома, преодолевать прохладный прием предстоит именно Трампу. Ему придется доказывать, что международная изоляция — не про него, и что у него есть рабочие отношения с другими мировыми лидерами. Ради этого ему, скорее всего, придется искать фото- и словесную поддержку у тех же Путина, Моди и Си.